На пирсе завывала вьюга. Острый, пронизывающий ветер осыпал корпус подводной лодки снежной крупой. Свинцовая, студенистая каша вяло покачивалась у борта, готовая в любое мгновение замёрзнуть. Серые сопки на другой стороне залива дрожали и кривились, подёрнутые сизой пеленой. Белые коробочки зданий, россыпью сбегающие по каменистым склонам, холодно поблёскивали зеркальцами окон в багровых лучах заходящего солнца. Вымерзший, выстуженный всеми ветрами город казался зябким и неуютным.
В такие моменты, как-то не верится, что есть где-то тёплые страны, что есть, например, Вьетнам, благодатная бухта Камрань, где сейчас тоже тридцать градусов, но только со знаком плюс. Что по морю там сейчас плавают не грязные льдины, а загорелые купальщики и купальщицы. Должен сказать, что когда оказываешься во Вьетнаме, то трудно поверить уже в обратное. Бывало, жаришься на построении, на раскалённой палубе, перебирая пятками, как на сковородке, и не можешь себе представить, что в это же самое время где-то там, за пылающим горизонтом, другой офицер, тот же Гена Корячкин, например, примерзает подошвами к стылому железу и выбивает зубами художественную дробь. А тут ещё дебильные вопросы к нашим предкам-первооткрывателям начинают возникать – почему они пошли первооткрывать не в ту сторону?
А если ещё поразмыслить, то вспоминаются совсем необъяснимые вещи. Непонятно, например, как умудрилась Россия, уже тогда мощнейшее из европейских государств, остаться совсем без заморских владений? И это в то время, когда Англия, Франция, Испания и Германия владели больше чем половиной мира! Понятно, что в тот момент, когда Пётр Первый прорубал окно в Европу, наиболее лакомые кусочки – тёплые страны и райские острова – были уже растащены на колонии теми, кто оказался пронырливей. Но оставалась масса не таких лакомых, но вполне приличных местечек, за которые потомки, грея сейчас под пальмой бока, большое бы спасибо сказали. И почему снова попёрлись в вечную мерзлоту, на Аляску, например (которую потом всё равно, извиняюсь, просрали)? И это притом, что даже какие-то недоношенные Бельгия, Португалия, Голландия и даже микроскопический Люксембург умудрились приватизировать почти всю Африку, часть Азии и Латинской Америки! Голландцев, например, выперли из Индонезии (с нашей, кстати, помощью) вообще только в шестидесятых годах! В связи с этим так и остаётся загадкой, почему Лисянский и Крузенштерн, совершая первое кругосветное плавание, не водружали на открываемых землях российский флаг и не объявляли их нашими заморскими владениями? Также не совсем понятно, почему, когда, разбив Наполеона, наши войска вошли в Париж, заморские владения Франции автоматически не стали российскими? В качестве военного трофея и в компенсацию за сожжённую Москву Россия могла бы присоединить к себе массу экзотических островов, которыми Франция, кстати, владеет до сих пор.
Ну ладно, предков лучше не трогать, пусть лежат себе спокойно и не переворачиваются в гробу. Мы лучше поговорим о другом. О том, например, что на флоте мелочей не бывает и извечная надежда на русское «авось» до добра никогда не доводит. И о том ещё, что правильно заполненная документация не только надёжно прикрывает зад в случае неожиданной проверки или какого-нибудь глобального «катаклизьма», но порой спасает и от неприятностей личного плана. На память мгновенно приходит история из моей курсантской юности. Замечу сразу, что история эта окажется по зубам только людям, имеющим за спиной хотя бы минимальное советское прошлое. Тем, кто не учился в советском вузе, или хотя бы в школе, тут мало что будет понятно. Родившимся же после 1991 года советую вообще не напрягать мозги. Следующие пару страниц можете перекурить, пивка долбануть или в этом... как его... в гаджете поковыряться.
Вам же, уважаемым моим читателям из славного прошлого, позволю напомнить, что основными предметами в советских вузах считались тогда не физика, не высшая математика, не начертательная геометрия. И даже в узкоспециализированных институтах, готовящих химиков, астрономов, строителей и моряков, главными предметами были отнюдь не химия, не астрономия, не сопромат, не навигация, а история КПСС, научный коммунизм, марксистско-ленинская философия и политическая экономия. В связи с этим не буду долго объяснять, какое значение придавалось преподавателями этих наук вопросу изучения и конспектирования первоисточников классиков марксизма-ленинизма. В военном вузе требования оставались такими же, как и в гражданском, только жёстче, утрированней, а порой и совсем были доведены до маразма.
Будучи по складу ума не физиком, а лириком, я по гуманитарным предметам особо не заморачивался. Для того чтобы сдать экзамен, скажем, по истории КПСС, мне ничего не надо было зубрить и записывать. Достаточно было один раз прочитать нужные главы учебника, и твёрдая пятёрка была обеспечена. Но существовал порядок, согласно которому каждый курсант обязан был иметь тетрадь конспектов первоисточников и, каким бы ни был умным, без такой тетради до экзаменов не допускался. Вот и приходилось плодить макулатуру, бесцельно переписывая работы Маркса, Энгельса и Ленина. А с началом перестройки в эти ряды затесался ещё и Горбачёв. Какое-то время я пыхтел, напрягал глаза, мучился. И благо, если бы своими трудами мог бы когда-то воспользоваться, но, имея отвратительный почерк, я свою писанину и сам-то разобрать не мог. Пришлось искать способы, как упростить себе жизнь. Где-то к средине первого курса я изобрёл оригинальную методику: старательно переписывал из первоисточника первую страницу, а потом писал всякую галиматью. Иногда, как чукча в чуме, что вижу, то пою, иногда какие-то свои мысли. Но в основном писал стихи, которые знал наизусть, тексты песен и всё, что приходило в голову. По новой методике на работу с первоисточниками уходило гораздо меньше времени. Моя тетрадь пухла от великих мыслей, как пузатый буржуин на пропагандистском плакате в Ленинской комнате, была уже самая толстая в роте, и меня даже начали ставить в пример.
Приближалась сессия. Я был абсолютно спокоен – допуск по всем предметам у меня уже лежал в кармане. Не за горами маячили каникулы и смена сурового казарменного режима на домашнее расслабленное бытие! Я уже составил план мероприятий, где расписал, какие новые фильмы посмотрю, к кому из друзей схожу в гости, где и перед какими красивыми девчонками покрасуюсь в морской форме. Пока я обо всём этом мечтал, в аудиторию вошел командир роты. Он частенько приходил к нам на занятия. Посидит, послушает минут десять, пройдёт вдоль рядов, посчитает по головам и отправится по своим командирским делам дальше. Вот и на этот раз командир посидел на задней парте, узнал что-то интересное из истории КПСС и собрался уже было на выход, но тут взгляд его упал на мою пухлую тетрадь.
Он уважительно на меня посмотрел, бережно её взял и принялся не спеша перелистывать. Хоть и был я уверен, что почерк мой не разберёт никто, даже самый продвинутый дешифратор из ЦРУ, но всё равно по спине забегали мурашки.
Сначала командир листал тетрадь аккуратно, можно даже сказать трепетно, словно это была оригинальная рукопись самого Карла Маркса или на худой конец Фридриха Энгельса. Но вот он стал листать резко, небрежно и, о ужас, подолгу мусолить страницы и вчитываться! Он несколько раз с интересом глянул на меня, пару раз недоумённо почесал затылок. Пролистав тетрадь до конца, командир както странно ухмыльнулся, небрежно сунул тетрадь в карман и, ни слова не говоря, удалился.
Лекция по истории КПСС продолжалась. Я попытался понять, о чём идёт речь, но не смог. Вернуться к мечтам об отпуске, который, как известно, был не за горами, тоже не получалось. Оставшиеся до окончания пары полчаса я судорожно гадал: исключат – не исключат и что будет.
Мои уважаемые читатели, особенно те, которые родом из «прекрасного далёка», хорошо понимают, что такие переживания были не беспочвенными. А если бы они ещё знали, что конкретно было написано в тетради, то гроша ломаного не поставили бы, коснись дело спора о возможности дальнейшего моего пребывания в училище. Год, конечно, был не 37-й, но то, что в тетради по марксизму-ленинизму вместо конспектов лекций и первоисточников классиков были помещены стихи антисоветчиков Высоцкого и Есенина, могло быть расценено ретивыми партократами как изощрённая идеологическая диверсия. В этом случае неминуемым было исключение и волчий билет на всю жизнь.
Сразу после занятий командир вызвал меня в канцелярию. Раскрыл наугад тетрадь и, с трудом разбирая каракули, принялся читать:
– Час зачатья я помню... неточно... значит... память моя однобока... но зачат я был... ночью порочной... и явился на свет... не до срока...
Недобро глянул, пролистнул несколько страниц и зачитал ещё:
– Сыпь, гармоника, скука... скука... гармонист пальцы льёт волной... пей со мною... паршивая сука... пей со мной...
Открыв на новом месте, он вновь попал на поэзию, на этот раз то была строфа из поэмы Луки Мудищева, которую я здесь даже приводить боюсь.
Командир перевернул ещё несколько страниц, и... о ужас, стал зачитывать характеристику, которую я ему как-то набросал. Характеристику, мягко говоря, необъективную.
В некоторых местах потребовались уточнения. Например, командир поинтересовался, почему слова «Мудак» и «Дебил» применительно к нему я пишу с большой буквы, а «баран» и «осёл» – с маленькой.
– Ну и что это? – закончив читать, обратился командир, потрясая тетрадью перед моим носом.
Что тут можно было ответить? Как объяснить? Никак! Я попросил пистолет, чтобы застрелиться. Командир не дал. Сказал, что на такого дурака ему даже патрона жалко, да и не нужен ему лишний труп в подразделении. Обильно посыпая голову пеплом, я принялся деятельно раскаиваться. Я сказал, что характеристика – это вообще не про него, а про однофамильца, что приведённые стихи есть золотой фонд нашей поэзии, что исправлюсь и больше не буду... Также сказал, что все необходимые первоисточники законспектирую в полном объёме и даже больше, чем требуется. Последнее заявление было, конечно, опрометчивым...
Поверил ли мне командир? Не знаю. Но тетрадь не попала в политотдел. И в училище я остался. Остался в прямом и переносном смысле. Все каникулы провёл в казарме, конспектируя труды классиков марксизма-ленинизма. Новые фильмы в кинотеатрах так и остались непосмотренными, а друзья и красивые девушки как-то обошлись без меня.