Карьера нашего командира была не совсем типичной даже для той без преувеличения скажу – героической эпохи, когда корабли и подводные лодки находящегося на пике своей мощи Советского Союза несли боевую службу практически во всех точках мирового океана. Современные, спроектированные и построенные в соответствии с последними достижениями науки и техники, атомные подводные крейсера совершали многомесячные походы, всплывали на полюсе, взламывая тяжёлый арктический лёд, погружались у берегов Камчатки и через несколько месяцев всплывали в той же точке, совершив под водой полную кругосветку. Они уходили к дальним недружественным берегам и несли там нелёгкую службу в постоянной готовности к немедленному нанесению ответного удара. Хватало работы и дизелюхам, которых в те времена в составе советского подводного флота было подавляющее большинство. Наверное, нет такого места в мировом океане, где бы хоть раз не всплыл или не пробороздил гладь моря своим перископом наш бродяга «Фокстрот».
Командиру повезло. Получив после окончания училища распределение на Камчатку, он сразу же с борта самолёта попал в автономку. Кое-как чемодан в рубочный люк пропихнул! Отходив положенные сорок пять суток и благополучно вернувшись на базу, он и двух недель не провел на твёрдой земле. На соседней по пирсу подводной лодке, готовящейся к выходу на боевую службу в Индийский океан, тяжело заболел штурман, и молодой лейтенант, сдавший уже все зачёты, к тому же с опытом плавания оказался как нельзя кстати. На этот раз он загремел уже на восемь месяцев. Возвратившись из дальнего похода, оморячившись и заматерев, он хотел было немного обосноваться на берегу, получить как минимум комнату в общаге и перенести туда чемодан, с которым прибыл из училища, но не тут-то было. Хочешь не хочешь, а положенные 30 суток профотдыха в военном санатории в составе экипажа получи сполна и скажи государству за заботу «спасибо». Отдых в подобном санатории отличается от службы только тем, что подъём не в семь, а в восемь утра да нет строевых занятий и дежурств.
Освободившись из санатория, всё с тем же чемоданом в руке отдохнувший и набравшийся сил настырный лейтенант прибыл в штаб. Он надеялся, что наконец-то получит угол в офицерском общежитии, определит на место чемодан и вызовет из Владивостока жену. Но ему снова повезло. Известно, что настоящий морской офицер должен проводить минимум времени на берегу. Молодого штурмана и его чемодан уже давно поджидали на борту другой подводной лодки, а встреча с любимой женой снова переносилась на неопределённый срок.
Подводя итоги, можно подсчитать, что к концу первого года службы на счету молодого офицера были две полноценные автономки и одна длительная боевая служба. Редко кому так везёт!
Но и в дальнейшем везение командиру не изменяло. Приведённый в одной из предыдущих глав красноречивый его рассказ – это лишь эпизод из насыщенной жизни Моряка и настоящего Офицера, прошедшего, что называется, огонь, воду и медные трубы. Трудно представить непосвящённому подобное плавание – тринадцать месяцев в тропических широтах на маленькой дизелюхе без кондиционера, пресной воды и элементарных бытовых удобств! В грязи и духоте, в состоянии предельной скученности и с единственной двухнедельной стоянкой в захолустном негритянском порту. Потом были ещё дальние походы, и не менее трудные. Спортивная закалка и железное здоровье помогали командиру без особых последствий для организма выдерживать подобный режим. Конечно, многие офицеры прошли через это горнило, но, в отличие от прочих, своевременно списавшихся на берег после пяти, семи, а то и десяти лет, наш командир служил на дизелюхах уже почти двадцать и уходить, похоже, не собирался. Из каких народных глубин рождаются такие люди-кремни?
К слову скажу: как потом выяснилось, по возвращении из того похода, о котором рассказывал командир, у всех членов экипажа оказались подозрительно синего цвета губы. Медкомиссия выяснила, что за время многомесячного дыхания смесью, лишь отдалённо напоминающей воздух, у людей произошло изменение химического состава крови, что-то там с гемоглобином, вследствие чего губы и все слизистые оболочки приобрели фиолетовый оттенок. Двоих моряков сразу комиссовали. Как вы думаете, куда дели остальных? Наградили орденами и медалями и распустили по домам? Никак нет.
– Отдохнули, товарищи? Пора браться за работу! – Приблизительно таков был смысл приветственной речи, которой их встретило командование на берегу.
Но поправить здоровье всё же немного удалось. Офицеры по очереди отгуляли положенные сорок пять суток отпуска с небольшими добавками и вернулись к делам служебным. Матросам повезло меньше: две недели санаторного отдыха при казарме, потом месяц копания картошки в подшефном колхозе и вновь с головой – в будни береговых дел: караулы, патрули, наряды и т. п. К концу второго месяца люди уже так втянулись в это болото, что с тоской вспоминали о размеренной и спокойной жизни в море. К тому времени губы у всех приобрели свой нормальный цвет, а наш командир вновь был посажен на спешно уходящую в автономку субмарину и скрылся где-то в неведомых глубинах мирового океана.
В итоге за первые три года, прошедших после окончания училища, ему вряд ли удалось провести на берегу более полугода. Такая суровая школа жизни наложила заметный отпечаток на его внешний облик и внутренний мир. Природные данные, хорошая физическая подготовка и устойчивая психика позволили сохранить телесное и душевное здоровье, но, будучи ещё старшим лейтенантом, он имел уже совершенно матёрый вид. И даже знаменитый майор Ивашкин, помощник коменданта Владивостокского гарнизона, известный радетель устава и самодур, столкнувшись как-то на улице с непривычного, крайне независимого вида старшим лейтенантом в неуставной фуражке, лишь глянув ему в глаза, предпочёл пройти мимо, не сделав замечания и не отчитав.
Должен заметить, что, несмотря на некоторую свою эксцентричность во взглядах и крутость нрава, командир наш по темпераменту был скорее флегматиком и вполне уравновешенным человеком. Различные бытовые раздражители, монотонно воздействующие на психику, от которых к концу автономки буквально сходишь с ума, на него совершенно не действовали. Изо дня в день он спокойно выслушивал занудные разглагольствования замполита, из-за которых механик уже перестал посещать кают-компанию, штурман точил нож, чтобы в укромном уголке зарезать зама, расчленить и по частям спустить в ДУК, а старпом искал укромное местечко, чтобы повеситься. В то время, когда накапливаемая усталость неминуемо должна была трансформироваться в раздражительность, он оставался таким же невозмутимым, как всегда.
Я ни разу не видел командира раздражённым и в откровенно плохом настроении. Обычный его неприступно-суровый вид редко изменялся в ту или иную сторону. Те единичные вспышки, когда он просто обязан был пошуметь (вспомните хотя бы случаи из первой книги – эпопею с застрявшей в аппарате торпедой или Рожкина, нагадившего заму на голову), в расчёт можно не принимать. Сами понимаете, в подобных ситуациях даже мумия Тутанхамона не сдержалась бы и заговорила чистейшим русским матом. Вывести командира из себя могли только три вещи: лобовое столкновение с хамством, неуважительное отношение к военным и известия о новых мирных инициативах Горбачёва.
Но несмотря на такую свою невосприимчивость к внешним раздражителям командир наш частенько попадал в разные истории. Именно поэтому в свои сорок с лишним лет он был всё ещё командиром подводной лодки, а не начальником штаба соединения или, скажем, комбригом. Беда его состояла в том, что, находясь на берегу, он не мог пройти мимо разного рода несправедливостей, свидетелем которых становился – семеро, например, одного бьют, к женщине настойчиво пристают, или, что ещё хуже – об офицерах ВМФ плохо выражаются. Столкнувшись с такими безобразиями где-нибудь на мрачных городских задворках, командир тут же решительно их пресекал. Он врывался в толпу негодяев, как зерноуборочный комбайн в пшеничное поле, и валил всё на своём пути. Если же попавшие под его тяжелую руку молодчики сразу не сдавались или в панике не разбегались, вот тут-то и могло произойти то непоправимое, на которое я чуть выше прозрачно намекнул.
Командир бил, как говорится, редко, но наверняка и с поля боя не уходил до тех пор, пока не оставался там единственным держащимся на ногах. Какой процент из поверженных получал травмы, несовместимые с жизнью, одному Богу известно. Свидетелем подобного эпизода мне как-то посчастливилось быть лично. Более того, я даже оказался причиной произошедшего.