- Говорят, что бабьего лета не будет, - сказал Альберт, распахивая тяжёлую дверь, ведущую в подвал.
- А бабы будут? - без паузы откликнулся Гордей Степаныч.
- Будут!
- Тогда похер, - подытожил Степаныч, не вставая со старого, времён царя гороха, кресла.
Тут полно было мебельного раритета. Рядом с креслом приткнулся столик, как скатертью покрытый паутиной мелких и крупных царапин. В углу нервно громыхал допотопный холодильник. Весь подвал напоминал закрома какой-то киностудии, а сам Степаныч - опального режиссёра, причём его давно не стриженная борода как бы намекала на родство с лешим. Такой экстерьер хозяина подвала, по мнению Альберта, был логичен, особенно с точки зрения на его имя. Однако и привычки Гордея были вполне себе простецкие, и внутри сего антикварного великолепия всегда можно было обнаружить пузырь водки, а то и больше. А посему вино-водочные посиделки происходили в подвале с завидной периодичностью.
Альберт вполне соответствовал своему собутыльнику. Его имя также однозначно и тщательно наложило свою печать. Оболочкой он напоминал точную ботаническую копию мичуринского гладиолуса, сорта «сухой колос». Такой же длинный, худой, с вычурным жабо на шее.
Настроение в последнее время у Альберта было остро-философское, совсем как хмурая осенняя погода. Взвесив все «за» и остальное, он понял: пора к Степанычу. Только там, от своеобразного юмора, продуцируемого Гордеем Степанычем под беленькую, его ипохондрия могла развеяться.
- Наливай, - бодро закончил пикировку Альберт, занимая позицию напротив хозяина.
- Водку надо пить регулярно, три раза в день, грамм 150, тогда и бабы будут, - крякнул Степаныч и потянулся к холодильнику. - Портвейн - ни-ни, от него только язва. А водку - можно. А зачем нам язва? — он гомерически заржал и откупорил первый пузырь.
- Хорошо бы парочку баб сюда, тогда точно - похер, - вернул беседу в интересное русло Альберт, выкладывая на стол кильку в томате.
Почти театральная пауза повисла в над столом. Степаныч явно с удовольствием погрузился в угарные воспоминания о прошлой субботе, когда их веселье выплеснулось на улицу, прямо под ноги соседке Антонине.
Антонина была женщиной из другого, почти забытого в дебрях городских джунглей, мира. Её пышущее жизнью деревни тело Альберт давно хотел приобщить к светской жизни верхушки городских низов. Они тогда лихо изображали гвардейцев кардинала, пытаясь привлечь Антонину к ответственности за хождение без чепчика. Однако барышня-крестьянка, весело хохоча, послала их к Папе Римскому.
- За баб, - наконец произнёс Степаныч и первым приложился к пузырю.
- За баб, - подхватил тост Альберт и надолго приложился к второй бутылке. Его и без того вытянутая физиономия стала сразу напоминать разломанный пополам батон. Рот растянулся неровной щелью в блаженной улыбке.
Продолжая ненадолго прикладываться к бутылке, он вслух начал строить наполеоновские планы по завоеванию чести и всего прилагающегося к Антонине.
Тем временем Степаныч продолжал пить, отвлекаясь только на то, чтобы отправить в рот очередную кильку. Вдруг его глаза, до этого хаотично блуждавшие по подвалу, застыли в направлении холодильника:
- Не будет, - резко сказал он, обрывая монолог Альберта.
- Чего не будет? - не понял тот.
- Кина не будет... сало закончилось!
Альберт продолжал молча таращиться на Степаныча, пытаясь свести воедино отсутствие сала и кина.
- Уехала твоя Антонина в село, у неё сало закончилось. Так и сказала: «еду за салом»! Так что Казановы из тебя сегодня не выйдет, - заржал Степаныч.
- Да ты пей, стратег, ибо не салом единым жив наш мужик, - подытожил Степаныч, протягивая ему почти пустую бутылку.
«А и чёрт с ней, с этой Антониной, сало видите ли у неё закончилось», - разозлился Альберт и одним махом влил в себя остатки алкоголя. Следя, как водка огнём всасывается в тело, постепенно возвращая его к мечтам, Альберт тяжело перевёл взгляд на последнюю бутылку:
- Наливай...